И вот сейчас я скажу, наверное, очень страшную вещь, которая долго ещё будет мне аукаться, но я надеюсь на понимание аудитории. Проблема в том, что и художник настоящий, серьёзный, и власть в России одинаково противопоставлены толпе. Допустим, власть эту толпу презирает. Допустим, художник такого презрения уж напрямую себе не позволяет (хочется надеяться). Но в том, что они противопоставлены массе — они синхронны. И они в этом смысле понимают друг друга. Вот когда Пастернак пишет:

Как в этой двухголосой фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал, —

он абсолютно точно характеризует ситуацию, потому что эти люди одинаково одиноки перед лицом толпы; и эта толпа будет их одинаково жадно, алчно шельмовать, когда у неё представится такой повод. Ведь травля Пастернака — это не дело рук Хрущёва, это дело рук толпы, которая радостно крикнула ему «ату!»; слишком долго ему слишком многое позволялось. И так далее.

То есть в каком-то смысле художник и власть в России — это заложники. Не скажу «заложники вечности», но они находятся в одинаково трагическом положении. Когда Пушкин говорит, что «правительство — единственный европеец», он ведь о себе говорит, он рисует себе тот образ правительства, с которым он хотел бы быть наравне. И не важно, какой человек занимает нишу верховной власти. Его может заниматься человек грубый, невежественный, а иногда это бывает просто негодяй (и такое в России бывало), но при этом он в силу самой ниши этой с положением художника соотнесён. Понимаете, какой ужас? Вот в этом заключается трагедия.

Поэтому свой диалог со Сталиным был у всех его современников. И у Булгакова — в первую очередь. Поэтому с Хрущёвым, так сказать, представлявшим эту власть в самом её, скажем так, демократическом варианте, даже с ним такой диалог был возможен. То есть в России, к сожалению, отказ от посещения инаугурации — это в некотором смысле сложение с себя ответственности. Вот так это выглядит.

И я, например, абсолютно не убеждён, что случись такая фантастическая, невероятная ситуация, что меня позвали бы выступить в Кремль (выступить именно — не переговариваться там, а выступить), я не знаю, смог бы я отказаться или нет. Наверное, смог бы, но я не знаю, хорошо ли это. То есть иными словами — российская ситуация власти и художника принципиально от американской отличается. Всё-таки американское искусство гораздо более массово, гораздо менее экзотично. Я говорю сейчас даже о самых высоких его образцах, а вовсе не о голливудском среднем уровне. Здесь действительно цена художника очень зависит от того, насколько он независим. Независимость эта должна быть куплена ценой читательской, зрительской легитимации. Битлы могут позволить себе независимость, понимаете, но сначала они должны стать всемирно знаменитыми. Возможен ли такой феномен в России? Честно вам скажу: не знаю. Во всяком случае, пока я его не наблюдал.