«В «Кин-дза-дза!» есть два потрясающих момента: когда героям предлагают вернуться на Землю и они отказываются; и когда их связывают с Землёй и они вспоминают про ключи под шкафчиком, и про скрипку, которую не вернули. В связи с этим вопрос. Это же не придумка, многие в Союзе так бы и поступили. Так не является ли это главным результатом советского эксперимента, который сделал-таки цивилизационный шажок в создании нового человека?»

«Кин-дза-дза!» вообще не ставит под сомнение советский эксперимент. Более того, «Кин-дза-дза!» показывает на чатланских, на пацакских планетах уродливые крайности этого эксперимента. Но сами герои — Любшин и Скрипач — они как раз представители нормального совершенно советского социума. И да, в каком-то смысле они — новые люди, потому что цветовая дифференциация штанов им смешна, как многим советским прорабам она была бы смешна. «Кин-дза-дза!» — это ведь мир феодализма. И в этот феодализм мы довольно скоро попали. Но, конечно, советские персонажи «Кин-дза-дза!» — они не только не отрицательные, они не только не смешные, а они в чём-то даже величественные.

Данелия вообще режиссёр ни в малой мере не скептический относительно советского проекта. У него есть горькие, злые картины. И я, например, считаю, что «Слёзы капали» — может быть, самое исповедальное, самое личное его высказывание. Да, у многих советских людей в конце восьмидесятых (фильм в этом смысле абсолютно пророческий) завёлся этот ледяной осколок в глазу. Да, конечно, эта страна деградировала довольно быстро до всякой перестройки. Но то, что Данелия всегда оставался в этом смысле идеалистом, рассказывающим свои идеалистические сказки, человеком, для которого Афоня, например, это не норма, а всё-таки эксцесс, а норма — это люди из «Пути к причалу», люди из «Я шагаю по Москве», в каком-то смысле даже люди из «Тридцать три», — это для меня несомненно.

Я вообще считаю, что, да, новый советский человек был создан. Он по разным причинам потом погиб, деградировал, спился, уехал. Советский человек — это довольно такая зыбкая субстанция, хрупкая. И когда исчезла эта среда, эти люди тоже исчезли. Ну, вот вы посмотрите: мыслимы ли были в семидесятых те комментарии, которые мы сегодня читаем, полные пещерной совершенно ксенофобии, дикой безграмотности, упоения этой безграмотностью, зверством? Двоечники не гордились тогда тем, что они двоечники. Советский Союз — особенно поздний Советский Союз, в котором уже нарос какой-никакой культурный слой, — конечно, он породил новых людей. И нам придётся ещё породить этих новых людей, чтобы двигаться от советского строя не вглубь, не вниз, а вверх, к его какому-то посильному улучшению. Но, разумеется, то, что мы наблюдаем сегодня, — это пацакские и чатланские дела, это сплошное и беспрерывное кю. И в этом смысле, конечно, Данелия опять угадал.

«Не кажется ли вам, что следующим этапом эволюции демократической процедуры будет получение права на выбор? Чтобы иметь возможность голосовать, гражданин должен будет пройти образовательный курс».

Ну, знаете, это не мне, это Юлии Латыниной так кажется, да и ещё нескольким людям, очень убедительно это доказывающим. Это либертарианство — уверенность в том, что голосовать имеют право не все, а только люди со специальным образовательным цензом. А отсюда ещё всего один шаг до людей с особыми убеждениями: вот такие имеют право голосовать, а такие — нет.

Я абсолютно убеждён, что избирательное право должно быть всеобщим, равным и тайным, потому что, видите ли, я продолжаю стоять на классическом представлении о том, что всякий народ заслуживает своего правительства и своей участи. Если большинство голосует так — да, значит, большинство должно голосовать так. Ну а те, кто не согласен, должны просвещать это большинство, или уезжать, или влиять на это большинство более или менее революционными методами. То есть в любом случае для меня зеркалом общества является власть.

А думать, что есть какое-то особое общество, которое достойно голосовать или не достойно, — отсюда один шаг до рестрикции, до совершенно бессмысленных ограничений: «а вот пусть голосуют только белые», «а пусть голосуют только умные» или «а пусть голосуют только коренные русские, которые могут предъявить не менее семи поколений нашенских коренных русачков, которые знают правдотку». Вот все эти стилизации мне представляются абсолютно бессмысленными. И тем более, что общество постольку интересно и постольку жизнеспособно, поскольку оно пестро, понимаете.

«В мире глобализации (а потом и сингулярности) не может быть глупых или умных, потому что всё будет унифицировано. Будет современная Вавилонская башня, максимизирующая скорость познания».

Денис, ну вот в том-то и ужас, что скорость познания — это не есть скорость ума, это ещё не быстроумие. Скорость доставки почты, скорость получения справки не делает человека умнее. Вот умение, как говорил Пушкин, в одно мгновение сообразить множество разнородных вещей — вот это и есть вдохновение. «Обнявший, как поэт в работе, // Что в жизни порознь видно двум». Умение сопрячь порознь видные, равноудалённые, разносторонние вещи — вот это вдохновение, это мозг. А попытка описать будущий мир как мир унифицированного стремительного познания — это какой-то ни на чём не основанный оптимизм.

Ну почему вы думаете, что Интернет сделает всех умных? Вот сейчас, пожалуйста, он сделал их? Или всех дураками. Он, цитируя того же Шекли, не больше повлияет на мышление писателя, чем молоток на работу плотника. Это инструмент. Инструментально, да, Интернет великолепен, удобен, совершенен. Без него сколько бы понадобилось всего узнавать, лазить по словарям. А тут кликнул — пожалуйста. Кино посмотрел — пожалуйста. Музыку послушал — ради бога. Но это не означает, что наступил мир постправды.

Кстати, к вопросу о постправде. Никакой постправды не бывает. Мы называем так мир множественных точек зрения… Это какой-то блогер впервые ввёл — по-моему, американский, но не уверен, а может быть, английский, англоязычный в любом случае. Вот этот феномен post-truth — это когда существует такое множество одновременно существующих точек зрения, что как бы нет правды. Нет, на самом деле правда есть, понимаете, просто количество источников информации… Они, конечно, смазывают картину мира, как сказал Маяковский — «смазывают карту будня», но никоим образом они не отменяют практики как единственного критерия истины.

Трамп может говорить всё что угодно. И Обама не мог говорить всё что угодно, и кто хотите, я уж не говорю про наших. Но во-первых, всегда наступает критерий практический. А во-вторых (вот здесь говорю важную вещь — и вам, Денис, и остальным), в мире постправды особенную роль начинает играть интонация. «The medium is the message». Важно становится не то, что говорится, но и то, кем говорится, то, с какими интонациями, в каких обстоятельствах, с какой мимикой делается то или иное заявление.

Вот перед нами сейчас одновременно пресс-конференция Трампа и прощальная речь Обамы — это два очень важных стилистических маркера эпохи, два символа. Мне тоже не очень нравится, когда Обама демонстративно рыдает. А может быть, он рыдает не демонстративно, но вот эти все тёплые слова про семью — в них есть, конечно, определённая показуха. Но лучше имитировать добрые чувства, чем совсем бездарно, по-актёрски имитировать то, что имитирует Трамп: правдолюбие, честность, прямоту и так далее.

Трамп продолжает линию Грега Стилсона, абсолютно точно угаданную Кингом в «Мёртвой зоне». Он ведёт себя как многократно описанный классический популист, фальшивый в каждом слове. И вот эта имитация силы, несколько такое муссолиньевско-жириновское поджимание губы — всё это, конечно, изобличает в нём человека, ну прямо скажем, не очень адекватного.

И поэтому в условиях, когда правда так трудно доказуема, огромную роль начинают играть грамотность высказывания, умеренность интонаций, адекватность поведения — то есть вещи, которые интонационны, а не фактологичны. Это для меня очень важное и в каком-то смысле оптимистическое наблюдение. Я вообще всё больше вижу людей чутких и разборчивых — в противовес разговорам об унификации.