...Вот вопрос, который пришёл на почту, вопрос от Олега. Вот некоторые исполнители отказались петь на инаугурации. Могу ли я такое представить в России?

Вы знаете, Олег, вот здесь вы мою душу разбередили, потому что это вопрос более серьёзный, чем кажется. Я написал недавно об этом колонку в одно издание петербургское, но далеко не всё там высказал. И может быть, и к лучшему. Но видите, сейчас, когда в Штатах находишься, возникает соблазн многое договорить, потому что в России всегда, когда сидишь, то взаимодействуешь с миром, как сказано у Пелевина, «множеством тонких способов», и не всегда это хорошо. Слишком много оглядчивости, слишком много страха. Здесь вот это давление не так ощущается. Хотя, может быть, это давление по-своему благотворно.

Так вот, что я хочу сказать? Художник на Западе состоялся и признан в той степени, в которой он независим от власти. Художник в России в той степени состоялся и признан, в какой он к этой власти близок. И подождите это ругать, потому что это другая политическая культура. Вот Павел I когда-то сказал: «Дворянин в России — тот, с кем я разговариваю, и тот, пока я с ним разговариваю».

Телевидение на русском. 250 телеканалов всех тематик в одном пакете с архивом телеэфира + огромная видеотека. Телевидение на русском. 250 телеканалов всех тематик в одном пакете с архивом…

Так вот, художник в России — тот, кто приглашён на инаугурацию. И подождите опять-таки говорить, что это только Стас Михайлов. Стаса Михайлова скорее приглашают, уже если на то пошло, петь на свадьбах русских олигархов в Лондоне, а верховная власть в России предпочитает общаться с Марком Захаровым, с Олегом Табаковым, с Александром Сокуровым. Пусть даже Сокурову приходится общаться с этой властью практически в молитвенной стилистике, я бы сказал — в умоляющей, но другой нет.

И вот какой поразительный парадокс. Дело в том, что у Бейонсе, например, или у Элтона Джона, которые могут себе позволить не принять приглашение Трампа, у них есть другая легитимация — у них есть массовый успех. И вообще, к сожалению, на Западе любое серьёзное искусство в огромной степени от этого массового успеха зависит. Это касается и самой серьёзной прозы, ведь бестселлерами очень часто становятся тексты чрезвычайно сложные. Автор уважает себя, читатель уважает себя за прикосновение к сложным материям, за сложную организацию формы и так далее.

В России это не так. В России для того, чтобы, подобно Бондарчуку, например, Фёдору или особенно Бондарчуку-старшему, снимать действительно серьёзное кино (я говорю сейчас прежде всего о «Войне и мире»), нужно с властью дружить, потому что иначе ты не снимешь те батальные массовые сцены. Власти российской нужны не только попсовые мастера, ей нужны очень часто серьёзные художники. Ей нужен был Шукшин, получавший возможность снимать свои картины. Ей нужен был и Тарковский. Ей нужен был, безусловно, и Трифонов. То есть она понимала, она примерно… Ну, если говорить современным языком, она не путала рамсы (но это, конечно, пошлость). Она понимала разряды, понимала ранжиры.

И в этом смысле художник серьёзный имел в её лице (не побоюсь этого слова) единственную серьёзную защиту, потому что она давала этому серьёзному художнику возможность творить. И на Западе Тарковский не был бы возможен. И на Западе Шукшин не был бы возможен. Я уже не говорю о мастерах ещё более сложных, например, таких как Авербах, — камерных, доступных очень немногим. И Шостакович был нужен этой власти. Хотя она и гнобила, и мучила его, но она же вместе с тем поднимала его на щит. Так что диалектика отношений художника и власти гораздо сложнее.

И вот сейчас я скажу, наверное, очень страшную вещь, которая долго ещё будет мне аукаться, но я надеюсь на понимание аудитории. Проблема в том, что и художник настоящий, серьёзный, и власть в России одинаково противопоставлены толпе. Допустим, власть эту толпу презирает. Допустим, художник такого презрения уж напрямую себе не позволяет (хочется надеяться). Но в том, что они противопоставлены массе — они синхронны. И они в этом смысле понимают друг друга. Вот когда Пастернак пишет:

Как в этой двухголосой фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал, —

он абсолютно точно характеризует ситуацию, потому что эти люди одинаково одиноки перед лицом толпы; и эта толпа будет их одинаково жадно, алчно шельмовать, когда у неё представится такой повод. Ведь травля Пастернака — это не дело рук Хрущёва, это дело рук толпы, которая радостно крикнула ему «ату!»; слишком долго ему слишком многое позволялось. И так далее.

То есть в каком-то смысле художник и власть в России — это заложники. Не скажу «заложники вечности», но они находятся в одинаково трагическом положении. Когда Пушкин говорит, что «правительство — единственный европеец», он ведь о себе говорит, он рисует себе тот образ правительства, с которым он хотел бы быть наравне. И не важно, какой человек занимает нишу верховной власти. Его может заниматься человек грубый, невежественный, а иногда это бывает просто негодяй (и такое в России бывало), но при этом он в силу самой ниши этой с положением художника соотнесён. Понимаете, какой ужас? Вот в этом заключается трагедия.

Поэтому свой диалог со Сталиным был у всех его современников. И у Булгакова — в первую очередь. Поэтому с Хрущёвым, так сказать, представлявшим эту власть в самом её, скажем так, демократическом варианте, даже с ним такой диалог был возможен. То есть в России, к сожалению, отказ от посещения инаугурации — это в некотором смысле сложение с себя ответственности. Вот так это выглядит.

И я, например, абсолютно не убеждён, что случись такая фантастическая, невероятная ситуация, что меня позвали бы выступить в Кремль (выступить именно — не переговариваться там, а выступить), я не знаю, смог бы я отказаться или нет. Наверное, смог бы, но я не знаю, хорошо ли это. То есть иными словами — российская ситуация власти и художника принципиально от американской отличается. Всё-таки американское искусство гораздо более массово, гораздо менее экзотично. Я говорю сейчас даже о самых высоких его образцах, а вовсе не о голливудском среднем уровне. Здесь действительно цена художника очень зависит от того, насколько он независим. Независимость эта должна быть куплена ценой читательской, зрительской легитимации. Битлы могут позволить себе независимость, понимаете, но сначала они должны стать всемирно знаменитыми. Возможен ли такой феномен в России? Честно вам скажу: не знаю. Во всяком случае, пока я его не наблюдал.