Глава десятая,
в которой Мартын играет в старинную игру Кыз Кумай и узнает о древнем пророчестве

В нашем пансионате сладко пахнет дворцовым бытом. Хорошенькая Ведьмочка приносит мне кофе в постель. За ней шаркает влюбленный в нее Шут. Мимо открытой двери номера проходит Колдун. Он оглядывает нас, сообщает с инфернальной усмешкой: «Семнадцатый воин — узор „огурцы“» — и проходит дальше. К нам заходит бывший Страж Закона: «Договорился!»

Последним лохом, который узнал, о чем договорился мент Аркаша, был я, так что вы тоже не расстраивайтесь. В нашем дворце я уж точно не Король. Хорошо еще, если Трикстер.

— Знаешь, что такое Кыз Кумай? — спрашивает Юппи.

Слава Богу, всю киргизскую попсу, вернее, фольклор я за отчетный период времени уже изучил.

— Животными больше рисковать не будем, — говорит Юппи. — Будем рисковать людьми. Снимаем комментарий к хану Кёчё через игру Кыз Кумай.

Игра Кыз Кумай, этот пережиток бесстыдного и жестокого язычества, представляет собой противостояние между парнем и девушкой. Оба верхом. В руках девушка держит камчу — киргизскую плетку. Девушка хлещет парня камчой и пускается вскачь. Задача парня — догнать ее. Догонит — поцелует. Но вряд ли он ее догонит. Потому что по степной традиции девушка получает заведомо более сильное животное. Если моей партнершей окажется настоящая кыргызка, которая села в седло раньше, чем начала ходить, меня ждут позор и иссеченная плетью рожа. Оно мне надо?

Очень даже надо! — наперебой объясняли дворцовые, подталкивая меня к ванной: правила никто соблюдать не собирается, девчонка симпотная, но еле держится в седле, и только мои поцелуи будут ее стимулировать. Мы снимем немереную красоту. Я стану вообще народным кумиром. Революция победит. Пришлось согласиться. Мы уже слишком далеко зашли, чтобы я мог свободно выбирать себе роли.

Раввины талмудического периода сравнивали Бога со всадником: он отчасти зависит от животного, но все же разумнее коня и властен над ним. Эти раввины, видимо, умели ездить верхом, потому что знали, о чем говорят: в седле чувствуешь себя богом. За рулем машины — нет, если это не «феррари», а в седле — да. В седле приобретаешь надчеловеческую природную силу. Летать меня, например, совершенно не тянет, но иметь на земле в четырех копытах удесятеренную силу мне кажется волшебным. Ее алхимическое происхождение несомненно: живое сливается с живым, образуя новое живое. На самом деле лошади — дуры. Все эти истории, в которых они умные типа дельфинов, это все выдумки. Лошадь может быть умна только в одном: в подчинении воле всадника. Это совершенно не влечет за собой вывод о необходимости жестокого обращения с животным. Наоборот, лошадь очень хочет скакать, она прется от этого, и задача всадника — ей помочь. Скорость, которую может развить хороший наездник, зависит от того контакта, который он способен создать со своим партнером. Если наездник болтается в седле, конь далеко не ускачет. Ощущение полного слияния с конем, это и есть ощущение мажора за рулем «феррари».

Хозяйка конюшни Тамара, женщина эффектная, с серебряными браслетами на предплечьях, вызвалась меня сопровождать. Я сразу сказал, что выберу и поседлаю лошадь себе сам. Мы с Тамарой медленно шли мимо вольеров, она давала какие-то характеристики лошадям, но я почти не слушал ее. Я искал и наконец нашел ту, которая была нужна мне сегодня: Сауле.

— «Сауле» по-казахски значит «любовь», — улыбнулась Тамара.

— В курсе, — ответил я.

— Я сама казашка, — пояснила Тамара.

А то я сразу не увидел! «За что вы не любите киргизов?» — спросил я вдруг. «У них нет своей культуры, — сказала Тамара, — они все взяли у нас». «А эпос „Манас“?» — спросил я. Тамара промолчала. Конюх принес потник, попону, седло и уздечку, и я начал седлать Сауле. Нет, я не ошибся — это была моя лошадь! Мы не будем с ней сегодня самыми быстрыми, но мы будем самыми элегантными. Мне не терпелось испытать Сауле. Мы выехали в открытый манеж. Я дал ей погарцевать, слегка натягивая поводья, сжимая шенкеля. Затем я отпустил повод и дал шенкеля. Сауле зашагала. Я прижал шенкель и отпустил уздечку. Сауле пошла рысью и почти сразу перешла на великолепный широкий галоп. Я расслабился и припал к ее гриве. Мы сделали по манежу несколько кругов. Волшебно! Я думаю, мне даже удастся поцеловать девушку прямо на ходу. Если она, конечно, подыграет. Да, но где же эта девушка, так называемая кыз?

Вначале я увидел черного ахалтекинца и только потом обратил внимание на наездницу. Надо понимать, что ахалтекинец — это гепард среди лошадей. Выставить против меня ахалтекинца, кем бы ни была наездница, это все равно как поставить «БМВ» против «Запорожца». Я начал искать глазами Юппи, чтобы подъехать к нему и объясниться. Но повелительница черного дьявола сама направилась ко мне и подвела своего коня вплотную. Она была одета, как с картинки. Золотое полуплатье стягивала голубая жилетка. На покрытой белым платком голове красовалась сапфировая шапочка. Руки украшали серебряные монисто. Узкие глаза ее лучились. Она улыбнулась, обнажив жемчужные зубы с двумя лисьими резцами по бокам. Я открыл рот, чтобы сказать слова приветствия, и в этот момент красавица точным ударом рассекла мне лицо плетью ровно по диагонали. Затем она не спеша отвернулась и поскакала прочь. Я рванул за ней.

Сауле шла с хорошей крейсерской скоростью, но черный бес шел ровно в два раза быстрее. Мы уже давно скакали лугами, все киношники отстали, и я подумывал о том, чтобы повернуть обратно, как вдруг — показалось? — нет, не показалось: незнакомка замедлила бег, расстояние между нами стало сокращаться, вскоре мы поравнялись и пошли голова в голову. Мы с Сауле тяжело дышали, а черный дьявол и его хозяйка выглядели так, будто только что выехали из конюшни. Незнакомка опять принялась одаривать меня обворожительными улыбками. Я же глядел, все больше, на ее правую руку, сжимавшую камчу. Но недоглядел. Она успела хлестнуть меня по левому уху прежде, чем я схватил и сжал ее кисть так, что камча упала на землю. Незнакомка вырвалась и пустилась от меня быстрым галопом. Я усмехнулся и вынул из седельной сумки шпоры. Хрен с ней, с элегантностью. Мы будем быстрыми.

Я нагнал ее минут через двадцать, грубо схватил за жилетку и притянул к себе. Вот чего я не ожидал, так это того, что она ответит на поцелуй залитого кровью, соплями и слезами, потного вонючего джигита. Но она ответила, ответила страстно, показывая, что готова на все. Все ее тело было готово. Хочется добавить: «как будто ждало меня всю жизнь», но ощущение было и вправду близкое к этому.

Нам понадобилось очень много времени, чтобы прийти в себя. Мы лежали в высокой траве. Смешно: загар у нее от бикини. Я хотел сказать ей кое-что вполне определенное, от чего даже у самого сентиментального шансона покраснели бы уши. Но я не сказал этого. Я только спросил:

— Как тебя зовут?

— I speak no Russian[1], — ответила она.

Мы долго, не торопясь, шли шагом в сторону дыма, поднимавшегося от далекой юрты. Джумагюль рассказала мне свою историю. Ее родители были крутые советские дипломаты в Вашингтоне. Когда Союз развалился, они не стали возвращаться обратно; они не стали политконсультантами жалкой средней руки. Они стали брокерами на нью-йоркской бирже. И в одночасье немерено разбогатели. Но не спустили все, как можно было бы предположить, а открыли сеть финансовых компаний. Моя новая любовь, уже успевшая доставить мне земную боль и неземное наслаждение, выросла в феерическом богатстве. Ее очень смешило, что большинство американцев считали ее папу индейцем, сделавшим удивительную карьеру, хотя носил он типично татарское имя Айрат. Джумагюль была смесью татарина и кыргызки. Это, в свою очередь, почему-то рассмешило меня, а это, непонятно почему, разозлило Джумагюль, и у нас начался новый раунд Кыз Кумай, на этот раз носивший, я бы сказал, характер дурашливого забега. Да и камчи у моей кыз больше не было.

Возле юрты, до которой мы доскакали, сидела и чистила овощи старуха. Она улыбнулась нам тремя прекрасными зубами. На жаровне доходил разделанный барашек.

— Салам! — поздоровался я.

— Салам! — отозвалась старуха.

Мы спешились, я стреножил лошадей.

Ничего не спрашивая, старуха принесла нам по миске свежайшей баранины. Мы вдруг поняли, что страшно, не по-человечески голодны. Мы поедали угощение, а старуха без умолку болтала. Ей было совершенно все равно, понимаем мы ее или нет.

Потом к юрте подогнали табун таких же кыргызских лошадок, как моя Сауле. Появились мужчины, женщины, дети. К нам они проявляли спокойное доброжелательство. По-русски никто из них не говорил. Поняв, что и мы по-кыргызски ни бельмеса, они даже не стали пытаться наладить какое-нибудь знаковое общение. Пришли гости, едят баранину, что здесь такого?

Поодаль от юрты двое полуголых мужчин затеяли борьбу. От их вида меня резанул проблеск дежавю, и тут старуха ясно и четко произнесла фразу, которую я точно уже слышал однажды: «КŸн мурун айтылган нерсе ишке ашып. Бардыгы Пишпекке чогулушат». Это были слова, которые приснились мне в мой первый день в Бишкеке. И старуху я тоже вспомнил. Но главное, что непостижимым образом я теперь понимал смысл этих слов: «Сбудется древнее пророчество. Все соберутся в Бишкеке». В отличие от меня, старуха не испытывала никакого мистического трепета и была так же спокойна, как и вначале. Она что-то спросила, мы не поняли, она улыбнулась и сказала: «Махабат?» Мы закивали головами. Она махнула рукой в сторону соседней юрты. Мы как-то застеснялись, но она поднялась на ноги и отвела нас к ней. Это была самая обыкновенная юрта, небольшая, с двустворчатой деревянной дверью — эшик, и открытым тундуком — окном на самом верху. Убранство скромное: разбросанные по полу шырдаки, вот и все. Старуха подтолкнула нас внутрь и закрыла за нами эшик.

Ни я, ни Джумагюль даже не подумали отстраниться, когда закончились последние конвульсии. Мы оставались вместе и о расстыковке не помышляли. Мы шептались. Начала Джумагюль.

— Знаешь ли ты, как самец семелы — это бабочка такая — соблазняет самку?

— Понятия не имею, — прошептал я в ответ.

— Он ищет порхающий прямоугольник, желательно черного цвета. Часто бедняга ошибается, принимая за самку всего лишь лист дерева или обрывок бумаги. Но, когда ему везет и он действительно находит девчонку, он начинает преследование. Самка приземлится, только если она готова к спариванию.

— А если нет?

— Улетит.

— А отчего это зависит?

— Этого науке о бабочках пока не известно. Так же, как и науке о человеке.

— Ну, ладно, допустим, она приземлилась. Что дальше?

— Дальше самец обильно посыпает усики самки феромоном, который он для нее долго копил. Это сильнейший афродизиак.

— Ну, и тогда она дает?

— Не всегда.

— Вот сука!

— Но знаешь, что самое удивительное?

— Что?

— Половой акт продолжается всего несколько секунд, но еще целый час они остаются, слившиеся вместе.

Мы начали тихо смеяться, захотелось шалить и любиться.

Мы скакали встречь заходящему солнцу, уже не слепящему глаза расплавленным металлом, а ласкающему взгляд последним мягким светом. Когда мы добрались до конюшни, хозяйка Тамара, оглядев нас, сказала:

— Вижу, игра была долгой и упорной.

Потом спросила с ноткой иронии и сдержанной ревности:

— Поцеловать ты ее хотя бы сумел?

В резиденции Юппи закатил истерику, но мне от нее было ни холодно ни жарко.

— Нет, но позвонить, позвонить хотя бы ты мог?

— Там не было покрытия, — соврал я наобум.

— Послушай, а откуда она вообще взялась, эта девица? — спросил Юппи.

— Что значит «откуда»? Я думал, вы ее спродюсировали.

— Нет, Мартынуш, — едко произнес Юппи. — Мы ее не продюсировали. Наша была на подходе. Утром ее пробрал понос по причине мандража, но она взяла себя в руки и направлялась к нам. Чтобы ты, гад, целовал ее верхом, а не предавался мазохизму с принцессой на черном коне. Ты свою рожу видел?

— Юппи, если ты мне правда друг, сделай, пожалуйста, одну вещь: выясни, как будет по-кыргызски don’t fucking disturb![2] — и повесь эту табличку на дверь моего номера.

 


1. Я не говорю по-русски (англ.). — Прим. ред. 

2. Не беспокоить (англ., груб.). — Прим. ред. 

Добавить комментарий


Работая с этим сайтом, вы даете свое согласие на использование файлов cookie, необходимых для сохранения выбранных вами настроек, а также для нормального функционирования сервисов Google.