Покойный премьер закурил новую сигарету, глубоко затянулся и продолжал:

— Кроме того, если все выйдет наружу, очень многие попадут по суд. Не могу сказать, по какой статье, но привлекут обязательно. А я не собираюсь давать показаний. Ни следствию, ни тебе здесь сейчас. В этой игре каждый отвечает за себя.

— Очень благородно с вашей стороны, — заметил я. — А как вы, кстати, полагаете: мою статью опубликуют или нет?

— Это зависит от многих обстоятельств, — ответил он, — в частности, от тебя самого. Я понимаю, что это интервью тебя прославит, принесет деньги и успех. Но подумай сам, будет ли оно полезно для общества?

— Я как-то привык думать, что правдивая информация полезнее для общества, чем ложь и подтасовки. Особенно такие подтасовки, после которых в стране начинает работать святая инквизиция, создается министерство госбезопасности, поощряется доносительство и политическая травля...

— Знаешь, эту часть истории мы как-то не предусмотрели. Я не предусмотрел. Из тех известий, которые я получаю из Израиля, это — самое неприятное: что моей смертью многие воспользовались не для ускорения мирного процесса, а для развязывания гражданской войны.

— Ну, войны пока нет, но все счеты сводятся от вашего имени. Недавно съели министра религий, сослались на то, что вы его собирались съесть. На днях начали сирийцам обязательства давать, тоже на вас ссылаются.

— Насчет министра религий знаю, это возмутительно. А насчет сирийцев все правда, я действительно давал Клинтону обязательства.

— А как же референдум? Вы что, не собирались его проводить?

— Собирался, конечно. Я подозреваю, что меня из-за этого и убили.

— Я, кажется, совсем уже ничего не понимаю. Эта инсценировка была вашей или не вашей идеей? Если не вашей, то зачем вы в ней участвовали?!

— Да, ты действительно ничего не понимаешь, — согласился премьер-министр. — Хорошо, я тебе кое-что объясню. Моя идея была — просто уйти в отставку по личным обстоятельствам. У меня уже просто не было ни сил, ни здоровья на все это. Я знал, конечно, что плакат с мундиром СС изготовили наши люди, мне доложили, чтобы я не слишком расстраивался. Но все равно три года у власти, в обстановке нарастающей ненависти и сумасшествия на улицах, крики "Предатель!", "Убийца!", постоянные склоки в партии, в коалиции, интриги... При этом по всем опросам мы теряли очки. Муниципальные выборы мы проиграли, профсоюзные тоже... Мы делали дело, ради которого полвека гибли наши солдаты на полях боев, впервые в истории страны добились успеха — а популярность падала. Дожили до того, что я стал по опросам проигрывать этому брехуну Диди, который за три года ни одного слова осмысленного не сказал... Я понял, что больше не вынесу. Я собрал своих ближайших товарищей и объявил им, что собираюсь подать в отставку. Хватит.

Мой собеседник замолчал, и я заметил, что он тяжело дышит. Видимо, за три месяца на этом богоспасаемом острове он успел капитально отдохнуть от воспоминаний о последних днях своего правления и теперь мысленно возвращаться к тем временам было для него тяжело. Он отпил чаю из прозрачной фарфоровой чашки с изображением храма Императора Темных Небес.

— Так почему же вы не подали в отставку? — спросил я, когда мне показалось, что он успокоился и чай в чашках у нас обоих был уже допит.

— Они сказали мне, что это совершенно невозможно. Абсолютно невозможно, сказали они. Это самоубийство для тебя, для партии, для мирного процесса, сказали они. Не было в Государстве Израиль отставок по собственному желанию. Все отставки у нас были формой импичмента — и Старика, и Старухи, и твоя собственная 20 лет назад... Если ты сейчас идешь в отставку, сказали они, то мы можем сворачивать лавочку и отправляться в оппозицию еще на 15 лет, в которые нам будут припоминать всех убитых со времени осло-вашингтонского соглашения. А правые прижмут Арафату яйца, и все наши достижения перепишут на себя. Это будет триумф, реставрация для них и полная гибель для нас. Наших избирателей поделят МАДАД и "Золотая середина", марокканцы уйдут к Королю Причесок, а молодежь поддержит Манора на выборах главы правительства. Полмиллиона русских отберут у нас те пять мандатов, которые они нам принесли в 1992, и передадут Щаранскому... Рабочая партия повторит судьбу английских либералов в 20-е годы, и все из-за того, что ты устал. Потерпи, сказали они мне. У тебя нет выбора. Единственный способ оставить твой пост — это ногами вперед.

— Кажется, я догадываюсь, кто подал идею насчет "ногами вперед", — заметил я. Он усмехнулся.

— Ты знаешь, на самом деле все эти наши знаменитые раздоры уже очень давно закончились, — сказал он, — Шмулик действительно меня страшно ненавидел, потому что я обошел его, когда первый раз стал премьером. Он мне лет пятнадцать не мог этого простить. Даже когда победил меня на внутренних выборах и стал сам премьер-министром на ротации. Ну и я ему, конечно, платил взаимностью, потому что желание мне навредить у него превратилось просто в сверхценную идею... Я думаю, я ему отплатил в своей книге. Но мы с ним помирились еще до последних выборов. Не так, как мирились в прошлые разы: для публики, с объятиями на пленуме ЦК и ненавистью в душе — а действительно, сели вдвоем и договорились, что будем работать вместе. И кто старое помянет — тому глаз вон. Только на этот раз мы не делали по этому поводу никаких официальных заявлений... Просто работали вместе, и все.

— Насчет вашей с ним дружбы есть уже посмертный анекдот...

— Про камень на моем надгробии? Хороший анекдот. Мы со Шмуликом очень над ним смеялись.

Тут бывший глава правительства запнулся, вспомнив, что до сих пор он выгораживал своего наследника. Я заметил его замешательство и заверил, что оставлю эту фразу off the record[1]. Обманул, конечно. Мне просто важно было, чтобы собеседник не начал осторожничать после этого прокола. Конечно же, каждое его слово записывалось магнитофоном, лежащим на столе под брошюрой об островах.

— Я все равно знаю, кто это предложил, насчет ногами вперед, — упрямо сказал я. Глава правительства посмотрел на меня вопросительно.

— Ваша шестерка Эли Шерец.

— Нет, не он, — последовал быстрый ответ. — А почему ты подумал на него? — лицо премьер-министра было непроницаемо. Он явно не понимал, что самим этим вопросом выдал Шереца с потрохами.

— Да ничего особенного, — сказал я небрежно, — просто он законченный негодяй и при этом ваш ближайший фаворит. Я, кстати, не думал ни одной минуты на Шмулика (называть так нынешнего главу правительства в присутствии его предшественника было забавным ощущением). Шмулик, при всех своих интригах, человек вашего поколения. А вы идеалисты. Вы не воспитывались на книгах Маккиавелли. Вы даже когда предаете близких товарищей, испытываете угрызения совести, закрываете лицо руками, отводите глаза. Я не говорю, что вы от этого лучше, но вы определенно наивнее. Так что среди вас, геронтократов, придумать эту схему мог только Шерец.

— Нет комментариев, — отозвался премьер-министр. На протяжении всей моей тирады он внимательно всматривался мне в лицо. Я догадывался, что многие мои слова ему неприятны. Ему, наверное, понадобилась масса внутренних усилий, чтобы не потерять контроль над собой. Но это ему, на мое счастье, удалось. А я тем временем решил наступить на горло своим морализаторским песням.

— Они сказали мне, что выйти я могу только ногами вперед, и тут же кто-то вспомнил, что глава БАМАДа на днях рассказывал о готовом плане покушения на меня. Этот план разработал один их агент, возглавляющий террористическую организацию "Эйтан".

— Ну да, конечно же, Авигдор Хавив. По кличке "Коктейль".

— Правильно, это ведь все уже опубликовано... Так вот, этот самый Хавив уже собрал ударную группу из людей, готовых в меня стрелять, взрывать, бомбить и душить. Одному Богу ведомо, почему БAMАД никого из них до того момента не арестовал: я-то лично думал, что людей привлекают к заговору, чтобы получить достаточно улик и посадить... Но тут почему-то БAMАД предпочитал держать руку на пульсе, а заговорщиков на свободе. Они изгалялись как могли: один пытался даже заложить динамит в водопровод моего дома. Странно, что у него не получилось.

— Он же в вас и стрелял.

1. не для печати (англ.) ↑